Увы, Русская православная церковь отнюдь не уникальна в своем отторжении принципов демократии, прав человека, в неудержимом стремлении к симфоническому слиянию с властью. Ни одна из православных церквей Восточной Европы также никогда не играла сколько-нибудь заметной демократизирующей или гражданской роли в своей стране.
В этом – особость не русского православия, а православных церквей вообще, резко отличающая их от католических и протестантских церквей, которые оказали сильнейшее влияние на демократизацию тех стран Балтики, где не были почти полностью уничтожены Советами. Не менее заметной была роль этих церквей и вне региона. Так, участие римского католичества в демократических транзитах 1974–1990-х годов (на Филиппинах, в Чили, Бразилии, Гватемале, Малави, Испании) оказалось столь велико, что политолог Самюэль Хантингтон назвал этот период «преимущественно католической демократической волной».
Но и римско-католическая церковь далеко не всегда была флагманом демократизации, и до Второй мировой войны вполне благополучно уживалась с авторитарными режимами. Однако в 1960-х годах Второй Ватиканский собор внес в ее социальную доктрину серьезные изменения, акцентировав необходимость активной роли церкви в демократизации и социально-политическом развитии католических стран. В последовавшей волне латиноамериканских и восточноевропейских демократизаций огромную роль сыграли католическое духовенство и идейно-политическая доктрина теологии освобождения.
Один из ярчайших примеров в этом ряду – это, безусловно, Польша, где католическая церковь стала настоящим символом свободы. Исторически, на фоне драматической польской истории полной непрерывных вражеских захватов, католическая церковь поддерживала польское сопротивление и была хранителем всего «истинно польского»: культуры, аутентичных традиций, патриотизма и языка. Фактически, польская нация формировалась вокруг церкви. Коммунисты, захватив власть, столкнулись с церковным сопротивлением, дополнительно закаленным в период фашистского завоевания. В дальнейшем церковь сыграла огромную роль в популяризации «Солидарности» среди самых разных социальных слоев, апеллируя на языке символов (Черная Мадонна, страдающий Христос) к повседневному опыту поляков. Поскольку уже сам факт посещения католической церкви превратился в Польше в незапрещенную форму протеста против советской власти, воцерковленные и невоцерковленные активисты и интеллектуалы собирались в церквях по всей стране. Став символом свободы, польская церковь утвердила себя единственным по сути легитимным институтом власти.
В Литве, республике с преимущественно католическим населением, католическая церковь также сыграла огромную роль в сопротивлении коммунистам, оказывая активную помощь диссидентским движениям по польскому образцу. Одним из символов литовского сопротивления стала Гора Крестов (около города Шяуляй) – холм, на котором установлено порядка пятидесяти тысяч литовских крестов. Советская власть 4 раза сносила кресты бульдозерами, но кресты появлялись там вновь. Папа Иоанн Павел II во время своей поездки в Литву специально посещал Гору Крестов в знак поддержки сопротивления коммунистическим властям. Интересно, что Гора Крестов была символом литовского сопротивления и в царский период – оппозиционная установка крестов также запрещалась русскими православными царями в XIX веке, что косвенно свидетельствует о вековой преемственности русского империализма.
Эти примеры ярко контрастируют с до боли узнаваемой государственнической позицией Румынской православной церкви. Исторически Румынская православная церковь была сильно аффилирована с государственной властью, что существенно облегчило старания коммунистических властей взять ее под свой контроль. Альянс с советской властью усилил общественные позиции церкви, и позволил ей разгромить конкурирующие религиозные течения. Так, в 1948 году румынская церковь смогла полностью поглотить греко-католиков, параллельно присвоив все их имущество и приходы. В ответ на оказанные услуги, румынская церковь сохраняла лояльность коммунистам (хотя и страдала от преследования религии советскими властями). В Румынии традиционно отсутствовали традиции гражданского неповиновения польского и литовского образца, а небольшие религиозные диссидентские группы, представленные преимущественно евангелистами, возникли лишь в самом конце СССР, когда демократическое движение окончательно распространилось по всей Восточной Европе. Однако завидное упорство церкви в сохранении верности режиму продолжалось и в период правления Чаушеску. Патриарх Теоктист поддерживал Чаушеску буквально до самого конца и даже выразил последнему свои поздравления, когда режим уничтожил сотню протестующих в Тимишоара. Лишь за один день до казни Чаушеску, 24 декабря 1989, вслед за приходом к власти нового правительства, Патриарх заклеймил его, как «Ирода-чадоубийцу».
Болгарская православная церковь сходным образом сотрудничала с советской властью вплоть до распада СССР в обмен на полное подчинение государству, в то время как сопротивлявшиеся коммунистам болгарские католики и протестанты подвергались преследованиям и лишились многих юридических прав. По свежим данным Болгарской госкомиссии, 11 из 14 митрополитов Болгарской церкви сотрудничали с органами госбезопасности в коммунистический период. Не уличенными в связях с КГБ оказались только один болгарский патриарх и трое из митрополитов.
В Югославии ситуация усложнялась вопросами взаимоотношений регионов с метрополией. Хорватские, боснийские и словенские католики активно поддерживали отделение своих стран от Сербии, и необходимые для этого демократизацию и создание многопартийности в регионе. (В Боснии и Герцеговине по этому вопросу был даже достигнут консенсус между католиками и мусульманами.) Напротив, активно сотрудничавшая с коммунистическими властями Сербская православная церковь объявила себя в социалистический период единственной защитницей истинной имперской «сербскости», позднее активно поддержав великодержавные амбиции Милошевича, и военные способы решения конфликта с непокорными регионами.
Различия православия и католичества в отношениях с советским режимом связаны, прежде всего, с их институциональной организацией. Автокефальность православия и византийские традиции подчинения светскому правителю (по контрасту с независимым наднациональным статусом римского католичества) превратили восточнохристианские церкви в государственные конторы, препятствуя формированию в них минимально независимой от государства позиции. Церковь в православных странах мутировала из общественного в государственный институт. «Будь в России начала ХХ в. четкое разделение между Церковью и царской властью, – писал историк Д.Поспеловский, – еще «неизвестно, произошла бы революция в 1917 году». Политолог Альфред Степан иллюстрирует зависимость православных автокефалий от власти следующим ярким примером. В Греции, вслед за установлением военных хунт в 1967 и 1973 годах, новым властям каждый раз удавалось в течение пары месяцев заменить главу Греческой православной церкви на более лояльную фигуру. Не удивительно поэтому, что о сопротивлении Греческой православной церкви диктатурам 1967–75 гг. ничего не известно.
«Симфоническое единство» церкви и государства в православных странах привело к идеологической монополии православия на высшую истину. По сути, в этих обществах отсутствовали традиции равноправного сосуществования различных религий, уважения к чужому мировоззрению, навыки диалога и терпимости. В этом смысле коммунизм не принес ничего нового в православные страны, заменив одну догму на другую (и отчасти поэтому так легко прижился в них). Характерно, что и сегодня православные страны лидируют по числу обращений в Европейский суд по правам человека в связи с диспропорционально высоким количеством случаев ущемления прав религиозных меньшинств.
Традиционная подчиненность православия светской власти помогла Сталину взять православные церкви региона под контроль. В конце мировой войны он создал альянс православных церквей во главе с РПЦ с амбициозной задачей: через борьбу с Ватиканом возглавить всемирное христианство и осуществлять влияние на большую часть человечества. С этой целью РСФСР с 1947 г. направляла в патриархаты существенные денежные средства, ведя с ними активные переговоры и перекраивая церковно-государственные отношения на свой лад. Однако в случае с католичеством аналогичные попытки провалились: изолировать местных католиков региона от Ватикана в большинстве случаев не удавалось, и последние остались относительно независимыми от советской власти. Именно активное сотрудничество православных церквей региона с режимом, во многом объясняет то, что ни в одной из этих стран до конца 1980-х годов так и не возникло влиятельного антисоветского движения. Напротив, в католических и протестантских странах региона антисоветские волнения возникали неоднократно: в ГДР в 1953 году, Польше и Венгрии – в 1956 году, в Чехословакии – в 1968 году, и опять в Польше в 1980 г.
Увы, изученный опыт стран региона не внушает оптимизма касательно роли РПЦ в будущей демократизации России. Судя по недавнему опыту Грузии, православная церковь которой стала одним из главных противников прогрессивных реформ в стране, либерализация в России будет происходить без помощи РПЦ, а, вероятнее всего, и вопреки РПЦ.
